|
Царство
пауков. Сборник рассказов, фантастических и не
очень. Взгляни, вот яма
тарантула. Тронь паутину, так чтоб
она задрожала. - Вот он идёт добровольно. Здравствуй, тарантул! Фридрих Ницше. Так говорил
Заратустра.
Стрешнев снял с полки книгу, и не смог поставить её обратно. В глубине души, он давно собирался это сделать. Книга чем-то очаровывала его. Пожелтевшие плотные страницы и зелёный коленкор обложки так и просились в чьи-то благодарные руки. Расплатившись, он вышел из букинистического отдела и неторопливо пошёл вдоль осенней улицы. Шелест опавших кленовых листьев, журчание воды после недавнего дождя, возвращали его к размышлениям. Удивительные, незнакомые мысли роились в усталом сознании. Он не отдавал себе отчёта в том, что подвигло его сделать эту покупку. Тяжёлые двери подъезда сталинского дома открылись со скрипом, жалуясь на годы, превратившие помпезный дворец в обшарпанную трущобу. Лифт не работал, и ему снова пришлось подниматься по лестнице с массивными чугунными решётками перил на восьмой этаж. Впервые в жизни он заметил у себя одышку. После загадочной смерти Светланы, а умерла она неожиданно, от редкой формы малокровия, Стрешнев не находил себе места. Детей у них не было. Странным образом, он даже не пытался нарушить своё одиночество вдовца, избегая и женщин и общества однополчан. А сослуживцы часто собирались напротив, чтобы пропустить кружку-другую пива в армянской «Креветке», поболтать о мировом сионистском заговоре и пресловутом плане Даллеса. Порезать мировую карту воображаемыми танковыми клиньями. Надо
отметить, что Стрешнев имел богатую и славную родословную. Его предков и его
самого отличало одно интересное общее свойство. Все они никогда нигде не
работали, но всегда служили и числились. Иногда очень успешно. Дед на войне
дослужился до генерал-майора. Многие знатоки военного дела приписывали именно
ему, а не комкору Смушкевичу
в Испании изобретение этого знаменитого манёвра, когда краснозвёздные
ястребки на бреющем полёте заходили в хвост автомобильной колонны и не
оставляли противнику никаких шансов на выживание. Впрочем, всё это было
давно, и теперь не имело никакого значения. Теперь, в свои неполные сорок
шесть, Стрешнев был никому не нужным военным пенсионером. Работы он так и не
нашёл. Войдя
в квартиру, Стрешнев, не разуваясь, опустился на старый пыльный диван и взял
книгу в руки. На титуле потускневшим золотым тиснением значилось: «Очерки о
биологии членистоногих». С удивлением, Стрешнев обнаружил, что не нуждается в
очках, прописанных ему полгода назад. Буквы стояли перед глазами чёткими и
правильными рядами. «Паукообразные – крупная группа наземных членистоногих, к
которой относится свыше 36 000 видов. Тело обычно чётко разделяется на
головогрудь с конечностями и брюшко. Первая пара конечностей – верхние
челюсти, или хелицеры – служат для нападения и прокусывания добычи. Вторая пара конечностей – ногощупальца, или педипальцы,
играют вспомогательную роль при захватывании и удержании жертвы. Кроме
ротовых конечностей, паукообразные имеют четыре пары ходильных ног. К паукообразным относятся пауки, скорпионы, лжескорпионы,
сенокосцы, клещи, а также многие малоизученные и неизученные виды и
подотряды, обитающие в джунглях Азии, Африки и Латинской Америки.
Палеонтологическая летопись паукообразных, как и всех беспозвоночных,
небогата. Однако, многие специалисты, на основании редких находок, полагают,
что в далёком прошлом на Земле обитали различные формы пауков, в том числе
гигантские…» Стрешнев
отлистал к началу. Фамилия автора книги на первом листе
была ему чем-то знакома. Он вспомнил, что месяц назад в газетах промелькнула
заметка об убийстве неизвестными лицами пожилого профессора биологии в
подъезде собственного дома. Стрешнев поразился этой новой способности своей
памяти удерживать столь незначительные эпизоды и продолжил чтение. «Все
пауки – хищники и падальщики. Охотятся они,
преимущественно на насекомых, но крупные формы способны нападать на птиц,
млекопитающих и даже представляют опасность для человека…» Стрешнев
почувствовал сонливость, но продолжал упорно вглядываться в страницы. Он не
заметил, как книга, на фоне убогой обстановки комнаты, поплыла у него перед
глазами, со стуком выпала из пальцев и он погрузился в глубокий сон. Бездна
пространства и времени отделяла его теперь от столичной суеты. Сотни
миллионов лет. Ему казалось, что он очутился в давно знакомых местах, но не
понимал, где он мог всё это видеть. Он быстрой, могучей и бесшумной тенью
нёсся сквозь ночные джунгли, сметая на своём пути мириады ночных мотыльков.
Огромная зеленоватая луна освещала стволы гигантских хвощей и папоротников,
тонущие во влажном мареве. У него была цель. Он обязан был куда-то вернуться.
Таков был древний закон, и ему не дано было отменить грядущее. Он двигался не
по своей воле. Ноги, повинуясь инстинкту, сами несли его навстречу
смертельному ужасу. По дороге всё чаще попадались различные знаки, теперь
понятные ему. Угловатые письмена чужого немыслимого языка на тёмных стволах,
и особые метки, не видимые глазом, указывали дорогу. Впереди показались
огромные замаскированные постройки, похожие на… Телефонный
звонок прервал его сон. -
Алло, - сонно
сказал Стрешнев в трубку, ещё не вполне осознавая себя. -
Господин
Стрешнев? – звонкий и бодрый женский голос говорил привычной скороговоркой. -
Да. -
Господин
Стрешнев. Я прочла ваше резюме. Вы выступали соискателем на должность
старшего инспектора службы безопасности. -
Да. -
У нас есть для
Вас работа. Вы готовы занять пост начальника личной службы безопасности? Вы
понимаете, что это предъявляет дополнительные психологические требования к
соискателю? -
Да, конечно. -
Вы чувствуете
себя способным к выполнению подобных функций? -
Надеюсь, -
ответил Стрешнев сокрушённо. -
Скажите честно,
господин Стрешнев. По нашим данным, сегодня, в семнадцать часов тридцать две
минуты одиннадцать секунд вы произвели покупку книги в букинистическом отделе
книжного магазина, который перед этим посещали четыре раза. Это – правда? -
Да. Вы не
ошиблись. Если ваша служба работает столь безупречно, зачем я вам
понадобился? -
Всё это вы
узнаете при личной встрече. По особым причинам я не могу назвать себя.
Предлагаю встретиться прямо сейчас. Мой чёрный «мерседес»
номер … стоит перед вашим подъездом. -
Сейчас? -
Да. Я не
тороплюсь. У вас есть время собраться. Стрешневу
стало страшно. Более того, он мог поклясться, что сейчас по-настоящему
испугался первый раз в своей долгой жизни. Даже когда стингер рванул в задней полусфере и его раненая сушка закувыркалась
над горным кряжем под пыльным куполом безразличного неба, он не боялся
настолько сильно. Стрешнев, машинально встал, одёрнул измятый плащ, в котором
он заснул два часа назад, и остановился у полок. Достал свой «макаров» с гравировкой «за отличную службу» и сунул его в
карман. На
столичные улицы опускались серые дождливые сумерки. «Мерседес» действительно
поджидал у подъезда. Знать бы, что всё это значит, подумал Стрешнев,
приближаясь к машине. Дверца плавно открылась… Из
полумрака на Стрешнева мягко взглянули чёрные глаза, огромные и внимательные.
Шелковистые ресницы, гладкие нежные щёки, волна пышных волос, нос с лёгкой
горбинкой, высокая гибкая шея, невероятная фигура. Стрешнев никогда в жизни
не видел молодой женщины столь
необыкновенной красоты. В машине она была одна. -
Присаживайтесь.
Нам надо поговорить, - улыбнулась она, - какую кухню предпочитаете?
Китайскую? Японскую? Очарованный
Стрешнев сразу забыл о своих страхах, казавшихся теперь далёкими и наивными.
Заплетающимся языком, он проговорил что-то о том, что предпочитает
традиционные виды пищи. При этом он не упомянул о том, что вообще не ел уже
второй день, тем не менее, не чувствуя себя голодным. -
Хорошо, -
сказала она, - здесь недалеко есть чудесный французский ресторанчик. Кстати,
будем знакомы. Меня зовут Мира Вейцман. И я
предлагаю вам пост начальника моей личной службы безопасности. Стрешнев
лишился дара речи и рухнул на сиденье. Машина тронулась с места. Он понял,
что перед ним любимая дочь первого из круга так называемых олигархов,
негласного владельца почти всех банков, промышленности, и СМИ. Вейцман-старший славился эксцентричными вкусами и
привычками. В частности, он ни разу не появлялся перед объективами фото и
видеокамер, давая только устные интервью. Дочь была вся в него. Яблочко от
яблони, подумал было Стрешнев, но осёкся. Он
почувствовал, что никогда больше не сможет подумать дурно об этой женщине.
Его неодолимо влекло к ней. Первая любовь, брак – всё это было теперь лишь
серою тенью чего-то большего. Того, что было его судьбой. Теперь он был в
этом уверен. Может быть, это будет стоить ему жизни, но он добьётся внимания
этой женщины. Его голова закружилась и он
почувствовал забытое ощущение юности. Лёгкость, невесомость, словно падение с
большой высоты, характерное для сильного адреналинового шока. -
Да, я та самая
Мира Вейцман. Не ожидали? – она засмеялась
серебристым задорным смехом, довольная его смущением. -
Не ожидал, -
признался Стрешнев. - Простите, а в чём будет состоять моя работа? Сколько
человек будет в подчинении? Какие технические системы… -
Забудьте, -
Мира Вейцман, шутя, прикрыла рот Стрешнева кончиками
пальцев, - сейчас вы будете просто моим гостем в империи моего отца. Он
завороженно смотрел на грациозное движение её руки.
Через секунду пальцы снова легли на руль, но Стрешнев ещё не мог оторвать от
них глаз. -
Посмотрите
вперёд, - сказала она, - наши города, в отличие от американских
и европейских, всегда производят своеобразное впечатление. Вы не находите? -
Нет, -
признался Стрешнев, смотря сквозь лобовое стекло на вереницы загорающихся
огней. Ему не с чем было сравнивать. -
Понимаю, -
согласилась Мира Вейцман, - но есть одна
характерная деталь. Это – путаница проводов, развешанных над улицами.
Электропитание, телефония, трамвайные и троллейбусные кабели. От бедности и
надежды на авось всё это опутывает городское небо сетью, напоминающей паучью. Богатые страны стремятся упрятать коммуникации под
землю, а здесь – наоборот. Похоже? Стрешнев,
словно впервые, посмотрел в столичное небо. Она была права. Как ему раньше не
приходило это в голову? Какая умная и странная женщина! -
Да, пожалуй. -
Вы тоже это
находите? Ну вот видите, у нас появилась первая
общая тема для беседы. Машина
плавно подкатила к ресторану в районе Таганки. Внутри стоял уютный полумрак,
тихо играл французский шансон тридцатых годов двадцатого века. Сновали
официанты, одетые по моде империалистических времён. Подали первое, затем
второе. -
Не правда ли,
мило? – улыбнулась Стрешневу Мира Вейцман, - я
плачу за всё. -
Благодарю, -
честно сказал Стрешнев, нащупав в кармане последние копейки своей пенсии. -
Не за что.
Знаете, я совершенно скисла в компании друзей и знакомых отца. Они очень злые
и скучные. Мне давно хотелось провести вечер в обществе обычного культурного
человека… -
…Из народа? -
Да. Если
хотите, из народа. Кстати, мне докладывали о ваших личных пристрастиях и
политических взглядах. Вы у нас воинствующим юдофобом оказались? – она опять
засмеялась, на этот раз тихо. Стрешнев,
почему-то, густо покраснел и чуть не уронил вилку. Сейчас, при виде этой
женщины, ему было мучительно стыдно за свои убеждения, которые он ещё вчера
считал патриотическими. -
Многие
поговаривают, - заметила Мира Вейцман, - что мы
притесняем русское население. А вы знали, что у меня есть сын? -
Нет. Об этом в
газетах не писали. -
Правильно.
Приёмный сын. Очень милый, красивый русский мальчик. С голубыми глазами. Я
взяла его из одного детского дома. В Рязани. Его родители были лишены
родительских прав. Отец сгинул на зоне. Мать допилась до белой горячки.
В-общем, классика. Одна беда, недавно он заболел редкой формой малокровия и
его жизни может грозить опасность. Но я
всё равно счастлива, что теперь могу заботиться о нём. -
Я рад за вас. -
Не стоит, -
огромные глаза Миры Вейцман подёрнулись печалью, -
у меня нет своих детей. Я не могу забеременеть. Вилка
упала со звоном. Стрешнев, с оторопью, посмотрел на свою спутницу. Как она
могла совсем чужому, случайному человеку выдать семейную тайну, за которую
враги её клана заплатили бы миллиард долларов? Непостижимо! Или он уже не
случайный человек? Проверка? -
Не
беспокойтесь, - сказала она, - Я могу вам полностью доверять. Я сама выбрала
вас из тысяч кандидатов. -
Спасибо. Они,
опустив глаза, вернулись к жаркому. -
Ваш национализм
меня не страшит. Вы – знаток военного дела. Человек, способный на редкую
верность и преданность. Вам ещё предстоит убедиться, что на самом деле мы с вами
- одно целое и цели у нас общие. И раса и национальность не имеют значения. Стрешнев
очнулся, когда она говорила о цели. У него была какая-то чёткая цель. Или ему
это только казалось? Давешний сон начинал вспоминаться туманными обрывками. -
У вас бывают
странные сны? – неожиданно спросила Мира Вейцман. -
Да, - признался
Стрешнев. -
Какие они? -
Не могу
описать. Не хватает образов и слов. -
У меня тоже, -
Мира Вейцман доверительно приблизила к нему
прекрасное лицо, - Мне уже месяц снится, что я кого-то жду, а он ещё не готов
прийти, и ему надо помочь. Открыть ему глаза на правду. -
Вы склонны к
романтике. -
Да, - глаза
Миры Вейцман загорелись тёмным огнём, - наверное, я
очень романтична!.. Стрешнев, ваш пистолет при вас? -
Как вы
догадались? -
А чего тут
догадываться. Когда вас вызывают на встречу люди, знающие о вас всё, это не
может не насторожить. Пистолет у вас всегда был один – «макаров»
с чеканкою «за отличную службу». Следовательно, сейчас он с вами. Я даже могу
угадать, в каком он кармане. Не надо только его доставать. Не пугайте людей,- прошептала
она ему на ухо, полуобняв Стрешнева за шею. Он был
окончательно сконфужен. Мира Вейцман отпустила шею
Стрешнева, и они минуту тихо сидели, смотря друг другу в глаза. По-прежнему
сновали официанты. Тихо играла песенка J’atteindre… jour
et la nuit. J’atteindre tojour ton retour… Давно покойная шансоньетка
бархатисто оглашала несуществующую сцену, разрушенную американской или
немецкою бомбой полвека назад. «Я жду.
Днём и ночью я жду твоего возвращения» - заливалась она в своём сороковом,
призывая своего солдата, которого ей так и не суждено было дождаться. Они
звонко чокнулись за здоровье друг друга, осушая первый бокал. -
А поехали ко
мне домой! Я познакомлю тебя с Ванечкой, - Мира Вейцман,
как девчонка, подпрыгнула на сиденье, когда они отъезжали от ресторана, - у
меня здесь пара десятков квартир, но я люблю
из них только одну. Она больше похожа на лондонскую. Стрешнев
только сейчас понял всю глубину одиночества этой женщины и степень её
оторванности от нормальной жизни, за обрывки которой она пыталась цепляться.
Или он всё-же не понимал
её до конца? Скорее, не понимал. Это читалось в глубине чёрных глаз, умных и
властных. Снова лёгкий холодок пробежал по спине Стрешнева. Она же с самого
начала играет им! Он весь в её власти. Что сейчас решит некоронованная
принцесса, то и будет. Кто он? Новая игрушка? Или она, всё же, видит в нём равного? Машина неслась по Кутузовскому. Мира Вейцман трепалась весело и
самозабвенно. -
Стрешнев, а
тебе никогда не казалось удивительным что-нибудь в биографии твоих предков? -
Нет. Все они
русские люди и всегда служили отечеству. Ещё с царских времён. В-основном, в
кавалерии, а затем - в авиации, с первых лет после её создания. -
А мои - в науке. А теперь в бизнесе. Из служащих и
военнослужащих, - Мира Вейцман захохотала, -
правда, забавно? Ни рабочих, ни колхозников. Ни мирян, ни мещан, ни огнищан… Между нами, правда, есть много общего. -
Наверное, наши
предки любили всё новое, Стремились оставаться на переднем крае. -
Ты ошибаешься.
Они стремились совсем к другому, - Мира Вейцман нервно облизнула губы кончиком языка цвета
коралла. -
К чему же? -
Не нам судить,
- отмахнулась она, - кроме того, разве авиация – это ново? -
По-моему – да. -
Но птицы летают
уже миллионы лет. -
Но они же не
строят для этого машин. -
Некоторые
животные строят. Причём они древнее птиц. -
Какие же? -
Пауки. Особые
конструкции из паутины служат им летательными аппаратами. Видел когда-нибудь
в детстве? Ну, летом в деревне, как паук готовится к полёту? Плетёт
специальную паутину, забирается на камыш и ждёт попутного ветра. Потом
перекусывает петлю у крепления к камышу и улетает. Пауки знают, что такое
управляемый полёт уже полмиллиарда лет. При виде расчалок первых самолётов, и
вертолётных винтов, мне всегда кажется, что они поделились с нами этим искусством. -
Откуда ты всё
это знаешь? -
Я была
примерной ученицей. И кроме того, любила природу.
Когда папа ещё был завлабом, я проводила летние каникулы на нашей даче. -
А потом? -
А потом всё
изменилось. Паучья жизнь, - усмехнулась Мира Вейцман,
- живём теперь, как пауки в банке. Стрешневу
мучительно хотелось поцеловать её, но он сдерживался. Он чувствовал себя на
подъёме, сильным и молодым, словно за последние часы сбросил два-три десятка
лет со своих плеч. Машина пересекла охраняемый периметр элитного дома. В
зеркальном лифте они поднялись на двадцатый этаж. Любимая квартира,
собственно, и представляла собою целый этаж высотки. Мира Вейцман
подошла к окну и коснулась стекла гибкими пальцами. -
Красивый вид.
Двойное бронестекло. Отец заказал его против кумулятивных гранат. Граната
вязнет в первом слое. Пока огненная струя летит между слоями, она должна
рассеяться. Что-то в этом роде. -
Разумно, -
согласился Стрешнев, - а это что за паутина на стене? -
Это карта с
планом внедрения в стране новых сетевых технологий. Мой отец теперь бредит интернет-безопасностью и защитой телекоммуникаций. Он –
фанатик прогресса в области контроля сетей связи и информационной
безопасности. Вложил уже пару миллиардов. Сам он в центре сети не сидит, у
него есть сигнальная нить. Защищённый от прослушки волоконно-оптический канал
проложен вон там, по парку. Ну ладно. Я пойду приму душ и схожу за Ванечкой в
другое крыло дома. А ты, Стрешнев, пока посиди здесь. Почитай - у отца
великолепная библиотека. Мира
Вейцман выпорхнула из комнаты. Что-то неуловимо
менялось в её поведении. Движения становились всё более быстрыми, гибкими и
цепкими. Она словно стала ещё тоньше и выше ростом. Стрешнев
пробежал глазами по корешкам книг и обомлел. Первым, в верхнем ряду полок,
стоял знакомый зелёный коленкор. Еще не веря своим глазам, он снял книгу с
полки. Та самая. Хотя, впрочем, нет. Не совсем та. Гораздо более потрёпана и
вся в разводах какой-то бурой засохшей краски. На первой странице красовался
экслибрис авторского экземпляра. Фамилия автора была с сильным нажимом
обведена шариковой ручкой. Словно траурную рамку дорисовывали. «Очерки о
биологии членистоногих». Присмотревшись, Стрешнев понял, что бурые разводы
сделаны не краской. Это были следы крови. В книге торчала картонная закладка.
Стрешнев, машинально, раскрыл книгу на
этом месте и увидел строки следующего параграфа, отчёркнутые той же
твёрдой рукой. «Набрасываясь
на попавшую в паутину жертву, паук, прежде всего
пускает в ход хелицеры, на которых последний членик
имеет форму подвижного когтя, при основании которого имеются ядовитые железы.
Парализовав жертву, паук пускает в дело ногощупальца.
Ими он разминает жертву, постепенно всасывая в себя её содержимое… Паукам,
как и большинству членистоногих присущ ярко выраженный диморфизм. По строению
легко отличить самцов от самок. У большинства пауков самки гораздо крупнее и
агрессивнее, последний их ногощупалец
имеет большие размеры. Это очень своеобразный орган
– семенной мешок. Спаривание происходит у пауков в конце лета – начале осени.
Пауки, в среднем, живут долго и половой зрелости достигают позже большинства
членистоногих. Ранее считалось, что обоняние пауков развито незначительно.
Однако, в свете последних достижений науки, а именно, открытия химии феромонов, доказано, что самцы и самки чувствуют друг
друга на расстоянии до нескольких километров. Более того, при помощи феромонов, пауки способны гипнотически вводить добычу в
заблуждение, отвлекая внимание потенциальных жертв от своего действительного
облика, расположения и действий. Спариваются пауки редко. Самцы подвергаются
при этом смертельной опасности, так как уже в ходе спаривания или сразу после
его окончания, поведение самки коренным образом изменяется. Она относится к
партнёру только как к возможной добыче и, как правило, умерщвляет самца.» На
закладке имелась ещё одна надпись: «Стрешнев, таблетки блокатора
ферорецепторов – на журнальном столике. Пора узнать
правду. Ты созрел.» Таблетки,
действительно, лежали там. Стрешнев взял пригоршню и поиграл ими в руке.
Рядом стоял гранёный стакан с водой. Обратного хода нет. Таково пожелание
принцессы. Он проглотил сразу пару штук, судорожно запивая. Сначала ничего не
произошло, но через несколько минут
окружающая обстановка начала изменяться. Галлюцинации, подумал Стрешнев.
Неужели секс без наркотиков сейчас уже не в моде? Шикарный
евростиль роскошной квартиры исчез. На его месте
проступили грубые бетонные стены, увешанные пыльной паутиной невероятной
толщины. Стёкол в окнах не было вообще. То, что минуту назад ещё, в общих
чертах, казалось стеклом, тоже было паутиной, но более редкой и прозрачной.
Стрешнев подошёл к окну и взглянул сверху на панораму столицы. Уже минула
полночь, но внизу не было ни одного огня. Ни одного автомобиля не проезжало
по пустынным улицам, залитым давно не убиравшейся грязью. Только паутина
проводов вибрировала над проспектами и площадями. И тут Стрешнев понял, что
видит в абсолютной темноте почти так же чётко, как днём. Это было Наваждение.
Вместе с этим пониманием вернулся страх. На этот раз острый, смертельный. Он
выскочил в коридор и быстро пошёл к шахте лифта. Проходя длинную анфиладу
комнат, заваленных многолетними залежами пыли, Стрешнев услышал пронзительный
детский крик. Он ринулся на этот заходящийся крик, не вполне ещё представляя,
что будет делать дальше. В дальней комнате горел свет. На постели сидела Мира
Вейцман и обнимала белокурого голубоглазого
мальчика. -
А, это ты,
Стрешнев, - сказала она безразличным тоном, - Не спеши. Мне ещё надо
подкрепиться. Вдруг
последняя пелена спала с глаз Стрешнева. Сквозь гипнотическую картину
проступило то, что происходило перед ним. Никакой Миры Вейцман в комнате не было. На её месте, шевеля
полуметровыми саблями хелицер, с монументальным
спокойствием, восседала двухметровая самка реликтового паука, сжимая парными
щупальцами редуцированных ног уже обескровленное тело мальчика. Четыре
кошмарных пары чёрных глаз смотрели на Стрешнева в упор. Что же делать?
Поможет ли пистолет против такой штуки? И куда тут стрелять? Где у неё вообще
сердце или мозг? Стрешнев выхватил пистолет из кармана и разрядил в чудовище
всю обойму. Пули, с визгом, отскакивали от голых стен. Но поразить врага не
удалось. Реакция страшилища была удивительно
развитой. Увернувшись с направления выстрелов, оно прыгнуло в окно. Стрешнев
последовал за ним и, вдруг, почувствовал, что уже не нуждается ни в лифтах,
ни в лестницах, ни даже в оружии. Он легко бежал, следом за чудовищем, по
вертикальной стене здания. Летел, как в своём сне, смертоносной могучей и
бесшумной тенью. Бездна пространства и времени отделяла его от
повседневности. Ему казалось, что он очутился в давно знакомых местах, но не
понимал, где он мог всё это видеть. У него была цель. Он обязан был куда-то
вернуться. Таков был древний закон, и ему не дано было отменить грядущее. Он
двигался не по своей воле. И вот прервался долгий бег, радостный и ужасный.
Гигантская самка остановилась, и подала сигнал, хорошо знакомый ему. Мы с
тобой - одно целое, и цель у нас одна. И начался прекрасный танец смерти,
неизменный в течении миллионов лет. Стремительный и
неотвратимый обмен могучими ударами. Они кружились, влекомые
последней лаской и изменчивый пёстрый узор невыразимых знаков поблёскивал на
их бронированных спинах. Последнее
движение – и голова самца полетела прочь. Самка вгрыздась
в обезглавленое тело, высасывая его мякоть, и
совокупляясь с его тающими останками. На
пресс-конференции, зал взорвался апплодисментами.
Легкой походкой из боковой двери выпорхнула Мира Вейцман.
Она выглядела бодрой и счастливой. -
Госпожа Вейцман! Вся страна взбудоражена последними новостями! На
вас было совершено покушение? Как вы можете прокомментировать происходящее? -
Во-первых,
никаких видеокамер! Напомню, что я даю только устные интервью. Во-вторых,
действительно, на мою жизнь пытался покуситься какой-то сумасшедший старый ублюдок, другого слова не подобрать. Извращенец, склонный
к наркомании субъект гомосексуальных наклонностей, связанный с
националистическими, военными и коммунистическими организациями. Он был
своевременно обезврежен моей личной службой безопасности. -
Каковы могли
быть мотивы этого террориста-смертника? -
Спросите у его
хозяев. -
Кто за этим
стоит? -
Федеральным
службам виднее. А теперь – хорошие новости. Вчера я получила
медицинское заключение о том, что скоро я, наконец-то, смогу стать матерью. Многим
журналистам показалось, что при этих словах Мира Вейцман
довольно облизнулась. Но уже через минуту, они не рискнули бы этого
утверждать. Москва,
2 мая 2005 года. Бифуркация. Памяти
Альфреда Ван-Вогта. 1. Он сидел на вершине холма и смотрел вдаль. Он сидел на вершине холма и смотрел вдаль без всякой цели и какого-либо смысла. День был неподвижен и ясен. Лёгкие редкие облачка медленно плыли по высокому небу и звенели насекомые в редком кустарнике за спиной. Фурад считался тихо помешанным деревенским дурачком. Он никогда ни с кем не заговаривал сам, и был абсолютно равнодушен к маленьким соблазнам местной нехитрой жизни. Селение было неподалёку. Иногда слышался рёв животных на скотном дворе и повизгивание навозомешалки из скудных имперских поставок. Мир, пронизаный тончайшим
бело-голубым сиянием, был сказочно прекрасен. Об этом знал один лишь Фурад. Он один мог часами прислушиваться к окружающим
звукам, улавливать изменения красок и запахов. И ещё он очень любил свою мать
и маленькую сестру, хотя ничем не мог им помочь из-за того, что был
неспособный и непонятливый. Трёхдневные курсы оператора навозомешалки
не позволили ему справиться с этим странным и бессмысленным механизмом,
пожиравшим много дорогого горючего, но дававшего на выходе тот же навоз, что
и поступал на его урчащий вход. Фурад просто сидел
целыми днями на холме и чувствовал цельность и непротиворечивость мира. По
ночам он часто простужался, рассматривая медленный круговорот созвездий, и не
замечая ночной сырости. Тогда отец, напившийся инопланетной жгучей воды, бил
его по голове всеми шестью ороговелыми конечностями и ругался громко и
бессвязно. Фурад не знал, зачем пьют жгучую воду,
которую пришельцы меняли на местный хлеб и сало убабов.
Но отец её пил и становился тогда хуже горных чудовищ. В этот день Фурад впервые
изменил своей обычной привычке и сошёл с холма в северном направлении.
Преодолев небольшую чахлую рощицу, он увидел странное сооружение, о котором
иногда говорили в селении. Оно было поставлено империей много лет назад. Широкий квадрат бывшей пашни
был огорожен. На нём стояло много приземистых строений из шероховатого серого
камня, похожих на огромные пробки. Фурад осторожно
потрогал изгородь. Она была из нитей упругого ржавого материала, сплошь
увешанных острыми звёздочками. Это было интересно. Говорят, много лет назад
по этим нитям текла страшная невидимая сила. Двоюродный дядя, коснувшись их весь затрясся и умер. Теперь нити были
хрупкие и безопасные. Видимо, сила оставила их со временем. Это было
интересно. Фурад потянул на себя, Нити рассыпались
в ржавый порошок. Проход был свободен. Не долго думая, Фурад
пошёл внутрь ограды, движимый чистым любопытством.
Он не подозревал ещё о субъективности личных ощущений. Для кого-то этот день
был мерзок. День был мерзок. До полудня весь гарнизон станции
слежения страдал от похмелья. И ещё вовсю светило
это омерзительное местное солнце, дававшее избыток ультрафиолета и рентген,
не задерживавшийся фракциями атмосферы. Среди баб в борделе седьмой
галактической базы завёлся вич, и начальство
отменило отпуска и увольнительные, в целях сохранения здоровья участников
контингента. После ночной игры в очко на остатки протирочного спирта,
выдававшегося смотрителям
гравиметрических антенн, экипажу танкетки охранения очень хотелось спать.
Поэтому, когда прозвенел сигнал тревоги, никто и не думал на него реагировать. - Эй, бухло, сходи, проверь гуделку,
не дави на нервы,- сказал по интеркому командир, раскачиваясь на кушетке,
охватив больную голову обеими руками. - Щас, - ответили из
контроля систем экстренной связи и сигнализации. Через
минуту кто-то на заднем плане осведомился, что здесь делает какой-то местный ублюдок. Потом
раздался дикий крик и всё стихло. Командир грязно
выругался и слез с кушетки, расталкивать своих. Минут через пять они, пошатываясь, пытались
расчехлить танкетку в подземном ангаре. Всем было ясно, что произошёл
какой-то несчастный случай. Местные были неагрессивны. Но устав требовал
стереотипных реакций. Смазка из камер наружного наблюдения была пропита ещё
прошлым месяцем. Поэтому подробной внешней картинки они не имели, а выходить
наружу при нештатной ситуации без брони никто бы не стал. Танкетка не
заводилась, и вообще по-видимому была не на ходу.
Вызвали механиков. Механики лежали плашмя, и только упоминание о центральном
карцере заставило их подняться и прийти. После прочистки и подтягивания левой
гусеницы танкетку удалось выкатить на наружный плац. Ангарные ворота и люки
герметично закрыли и приведённый в чувство гарнизон занялся
прочисткой личного оружия от старой смазки. Станция готовилась к отражению
внезапной атаки. Станция готовилась к отражению внезапной атаки, но
никто на планете ещё об этом не подозревал. Фурад очень удивился, когда в одной из каменных пробок
открылся лаз, и оттуда, покачиваясь, вышло странное существо о четырёх
конечностях. Он много раз слышал об
имперских воинах, но представлял их себе огромными героями в сверкающих
доспехах, поработившими его расу в далёком прошлом. Этот, видимо, не был
воином. Он был одет в грязное промасленное тряпьё и от него чувствовался
сильный запах жгучей воды. И у легионера империи не могло быть такого синего
опухшего лица. Фурад никак не реагировал на его
появление и продолжал осмотр странных построек. От
них веяло чем-то загадочным и чужим. Фурад никогда
не смог бы сам измыслить ничего подобного, хотя фантазией был не обделён.
Особенно удивительны были решётчатые
формы над дальними строениями. Они будили мысль самой невозможностью
своего предназначения. Двуногое существо следовало за ним, выкрикивая что-то на имперском языке, которого Фурад не знал. Вдруг, вскрикнув громче обычного, оно
исчезло. Фурад оглянулся и увидел открытый вход в
глубокую шахту. Посмотрев в неё, он обратил внимание, что существо лежит на
дне неподвижно, и из него вытекает красная жидкость. Странные у них, в
империи, обычаи, подумал Фурад, двигаясь дальше.
Толкнув выступающую прямоугольную плиту на ближнем строении, он
беспрепятственно проник внутрь. Внутри раздался мощный периодичный звук и тёмное помещение само собой осветилось красивым
ярко-красным мерцающим светом. Не зря отец в минуты просветления рассказывал,
что у пришельцев высокая культура. Фурад затаил
дыхание, не сводя глаз с красных светильников. Это было очень красиво.
Вокруг, освещённые этой музыкой света, лежали изумительно отделанные
одинаковые предметы с прекрасной гравировкой и одинаковыми таинственными
надписями. Правда, они были смазаны неприятной вязкой жидкостью и лежали в
относительном беспорядке. Фурад поднял один из
предметов и повертел его в конечностях, любуясь. Освещение было недостаточно,
и он вышел наружу с предметом в руках. – Эта мразь убила одного из соседских козлов. Сбросила,
мать её, в открытую шахту, - процедил сквозь зубы по радио командир танкетки,
поспешно забравшись в обратно в башенку своей машины. – Дело дрянь. Легкобронированная танкетка с ядерной силовой
установкой стояла над открытой пустой шахтой антиракет класса
поверхность-космос. Вокруг всё было тихо. Куда исчез местный, никто не мог
понять. Все трое приникли к смотровым триплексам. - Какая сука забыла навесить замок на склад
кумулятивных боеприпасов? – прохрипел интерком. – местная свинья орудует прямо на складе, мы её видим. Танкетка резко попятилась,
задев за бетонную башню фазировки направленных
помех. Проклятая левая гусеница всё-таки порвалась и
они оказались обездвиженными. - Ну, вы, ребята, как хотите, а мне своя жопа дороже, - заметил на это стрелок и выскочил в
эвакуационный люк. - Стой, сволочь, пристрелю! – заорал командир,
выхватывая пистолет, но было поздно. Сработала, как всегда, автоматика. При отсутствии
стрелка в башне, имперская техника обычно включала в действие видеоискатель движущихся объектов, если стрелок забыл его
погасить. Причём, зенитный автомат счетверённых пушек на крыше машины
открывал огонь по своему усмотрению.
Его грохот они и услышали над головой. Бегушего
разорвало на мелкие клочки мгновенно, но башня танкетки имела некоторое
запаздывание при поворотах на большие углы. Поэтому она не успела захватить в
прицел вторую цель, появившуюся в поле электронного зрения. Неизвестно откуда
взявшийся, кумулятивный боеприпас упал на машину сверху. Струя пламени
ударила в незащищённый потолок, врезаясь в укладку боезапаса. Взрыв полутонны лучших
конвенциональных эксплозивов потряс округу. Ударная волна в мгновение ока снесла
остронаправленные антенны высокочастотной космической связи, оставив гарнизон
без шансов на поддержку извне. Заражая округу радиоактивными осадками,
цветным фейерверком разлетелся ядерный реактор танкетки
и оплётка ядерного двигателя раскрылась огромным медным цветком. Оплётка ядерного двигателя раскрылась огромным
медным цветком. Фурад не мог не оценить красоты и
мощи внезапной вспышки разрушения. Однако, ему было
очень совестно и дико. Выйдя на свет и увидев, что
имперский танк открыл огонь по своим, он решил, что произошла ошибка и
необходимо как-то привлечь внимание людей, управлявших обезумевшей машиной.
Он сделал единственное, что, собственно, мог сделать. Фурад
запустил в них предметом, который держал в руках, а кидать камни он умел
хорошо. Только когда он снова пришёл в себя, обожжённый и полузадушенный взрывной волной, до него
дошло, что это был фугас. Мир рушился в голове Фурада.
Только что, на его глазах, погиб могучий боевой механизм, управляемый
представителями непобедимой расы господ. Причём погиб от его руки, не оказав
никакого сопротивления. Легенды его народа говорили о
другом. Что-то здесь было не так. Что-то здесь было
не так. Теперь это дошло и до персонала станции. Паника распространилась с
невероятной быстротой. После того, как стих гром и с потолков перестала сыпаться штукатурка,
выяснилось, что практически все наружные устройства выведены из строя и нет
связи с центром. Каждый понял, что нужно спасаться в одиночку, а из одиночек
за считанные минуты возникла озверелая толпа. Немногие
офицеры, пытавшиеся навести порядок среди инженеров и солдат были
жестоко избиты и посажены в карцер, после чего были взломаны двери арсенала
резерва. Люди,
добравшиеся до тяжёлого оружия чувствовали себя спокойнее. В воздухе
повисла щемящая атмосфера неопределённости, которая должна была чем-то разразиться
со временем. 2. В воздухе повисла щемящая атмосфера
неопределённости, которая должна была чем-то разразиться со временем. Эдиктор тяжко восседал в огромном кожаном кресле своего
кабинета на седьмой базе, и золото эполет тяжко возлежало на его плечах. Он
не был ещё стар, но груз опыта и воспоминаний обременял его. На нём лежала
ответственность сохранения авторитета императора от тринадцатого
галактического меридиана до Семи Кровавых Солнц. На
нём лежала ответственность перед семьёй, и ответственность перед кланом
протектора. На нём лежало и висело всё, что может себе вообразить человек. И
впереди предстоял новый рабочий день. Хотя больше всего эдиктору
хотелось, чтобы все эти люди оставили его в покое и дали забыться хотя бы ещё
на час. С докладом вошёл молодой адъютант. - Ваша светлость, пришёл обзор. Зачитать? Эдиктор
медленно кивнул. - На вооружение вашей светлости Гильдия оружейников представляет модель
планетарного десантного модуля “Сепультура Омни 3000”*(*прим. “сепультура омни” – лат.
“братская могила”) , рассчитанного на размещение
взвода пехотинцев. Это штурмовая машина, рассчитанная на посадку в
укрепрайонах противника. В целях экономии государственных средств, пришлось
отказаться от полного, а затем и от частичного бронирования изделия и от шаровых пушечных установок в носовой части.
Десантные люки заужены и размешены под колёсами объекта. Из соображений
упрощения производства обводы корпуса приведены к квадратичной форме.
Головной обтекатель рекомендовано сколотить из конструкционной фанеры, либо
картона улучшенных характеристик. Научно обоснована теоретическая возможность
обойтись без крыльев и парашюта, но в данном изделии эта новейшая концепция
не получила законченного развития. - Отказать, - вяло просипел эдиктор. - Но, ваша светлость, куратором проекта выступает
сам лорд-протектор. - Ладно, давайте.- он достал золочёную авторучку и надписал поверх проекта
“возражений к принятию не имею”. - Парень, никто из твоих не
служит в десанте? - Никак нет, ваша светлость! - Тебе повезло. Читай дальше. - Подавление действий сепаратистов десятой колонии
затянулось по объективным причинам. Недостаточная укомплектованность
боеприпасами наших частей привела к вынужденному применению тактики и
стратегии рукопашного боя. Нарекания строевых подразделений вызывает
регулярная доставка ящиков со швейными шилами вместо бритвенных лезвий, налаженная по
рекомендации вашей светлости. - Скоты. Всего им мало. Дальше. - Ковровая бомбардировка пятой планеты системы
Серпента привела к невозможности закрепиться на ней всвязи
с полной элиминацией поверхности. Просят прислать гравиграбберы,
чтобы разровнять планету под усреднённый уровень. Эдиктор подписал. - Да, вот ещё. Сегодня утром внезапно потеряна связь
с локационной станцией слежения за
сектором бело-голубого солнца. Техники связи ожидают её восстановления с
минуты на минуту. Это всё, ваша
светлость. - Как дела у его величия? - Его величие император всего сущего после
продолжительной ночной оргии изволят почивать. - Хорошо. Можешь идти… Стой.
Ещё раз про неполадки связи. Адъютант
повторил окончание доклада и вышел. Всё было как всегда, но какое-то неуловимое
предчувствие коснулось памяти эдиктора. И там, в
памяти, запахло порохом и смертью, когда он ещё молодым офицером штаба
участвовал в эвакуации с Омикрона, перешедшей в паническое бегство. От
банального сообщения про связь веяло тем же
ощущением вязкого бреда и разрушения основ разума, которое владело им в те
годы. Здесь было что-то неправильно, нечисто. Здесь был, ну ещё пока не узел,
но узелок причинности. И не потянуть за него эдиктор
не мог себе позволить. Он вызвал стереокарту
планеты бело-голубого солнца. Планета была пустынна, без всяких следов
развитой промышленности и была населена кроткой и хилой разумной расой, сотни
лет тихо вымиравшей под железной пятой империи. Там просто ничего не могло
случиться. Какую угрозу может представлять жалкий мир землепашцев для
могущества, сворачивающего пространство и время, превращающего в прах
звёздные системы огнём плазменных орудий? Но, после минутного размышления, эдиктор вызвал командующего флотом звездолётов резерва
ставки. Тревога стала нарастать. Тревога стала нарастать. Результаты паники на
станции были даже плачевнее, чем можно было себе предположить. Со страху за
час был выжран весь остаток протирочного спирта и
персонал приступил к другим горюче-смазочным материалам. Откуда-то из под полы по дешёвке появились
наркотики. Так как до вечера ничего не происходило, народ решил разнообразить
ситуацию сам. Для начала свели счёты с особо непопулярными лицами, ибо
присутствие внутреннего врага в своих рядах занимало всех больше, чем тяжесть
положения. Так как все были вооружены до зубов и практически невменяемы, не
обошлось без временных потерь среди личного состава. Трое получили ранения,
причём один из них тяжёлые. К исходу дня у всех проснулась жажда действий а центры осторожности были заторможены полностью.
Около пятнадцати процентов смельчаков составили доморощенный эскадрон смерти
и отправились через наружные люки в ближайшее селение местных, дабы по-людски
отомстить косорылым за павших товарищей. Они шли,
подбадривая себя строевыми песнями нецензурного содержания. Они шли, подбадривая себя строевыми песнями
нецензурного содержания. Фурад с интересом наблюдал
за ними со своего холма, куда он вернулся после идиотской
вылазки. Кто-то из них пару раз пальнул по нему из гранатомёта, но перелёты и
недолёты гранат были столь велики, что Фурад не
понял, что стреляют по нему. Он решил, что это форма развлечения пришельцев
на прогулках и продолжал наблюдать, не меняя позы. Фурад
придерживался вполне добропорядочного мировоззрения, в котором находилось
место и человеко-богам из империи, и местным
селянам. Он знал, что солнце всходит и заходит и жизнь имеет свой собственный
ритм, согласно которому есть время рождаться и умирать, есть время любви и
время покоя. И главное просто в том, чтобы идти по этой жизни, никого не
трогая и ничему не нанося вреда. Пришельцы, видимо, считали иначе. Скотный
двор селения представлял собой достаточно крупную цель, чтобы не промазать,
даже шатаясь и с трясущимися руками. После первого попадания из переносной
ракетной установки, он загорелся и десятиногие
скотины с выменем вместо морды начали разбегаться по окрестностям. Результат
позабавил алкоголиков, и они начали жечь из ранцевых огнемётов всё, что
попадалось вокруг. Фурад не верил своим глазам. Он достоверно видел, как
скорчился в пламени его отец, не успев отскочить от навозомешалки.
Из горящего дома доносились крики матери и сестрёнки, видимо, они не могли
выбраться. Фурад вскочил и понял, что идти туда уже бесполезно и, во
внезапной решимости, побежал заросшей балкой к постройкам пришельцев. Поток
ненависти стремится быстрее самого быстрого из пожаров. Поток ненависти стремится быстрее самого быстрого из
пожаров. Связь со станцией до полудня не восстановилась, и эдиктор взял на себя ответственность объявить
чрезвычайное положение. Флот пришёл в полную боевую готовность. Удар
стратегического противника пришёлся, с точки зрения эдиктора,
в самое неожиданное и слабое звено. Вести войска он решил сам. Вокруг шла
обычная предстартовая суета, солдаты расчехляли плазменные орудия и
закрепляли огромными болтами зарядные ящики в предчувствии перегрузок. Всё
делалось правильно, но что-то мешало эдиктору
обрести уверенность. Он чувствовал, что это не обычная операция, что где-то
что-то сбойнуло в отлаженной схеме объективной
реальности. Всё, что происходило, не могло происходить. Это противоречило
интуиции и здравому смыслу. Сирена
возвестила отбытие. Эдиктор взошёл на командный
мостик флагманского звездолёта. Под ним раскинулись миллионы тонн точнейших
квантовых преобразователей и совершеннейших компьютеров. Десятки тысяч
профессиональных бойцов ждали его распоряжений. Но почему же нет уверенности?
Он не знал. Помедлив удивительно долго для администратора его уровня, он
отдал приказ. Гигантские летающие крепости одна за другой вошли во мрак
пространственного тоннеля, нацеленного на систему бело-голубого солнца. Гигантские летающие крепости одна за другой вошли во
мрак пространственного тоннеля, нацеленного на систему бело-голубого солнца.
А в это время на планете шло чествование победителей. Пьяное братание
вернувшихся карателей с остававшимися на станции
происходило на плацу. Все люки были открыты и их никто не
охранял. Эйфория была абсолютная. Самый крутой из вояк потрясал свежим
скальпом местной твари. Офицеров отпустили из карцера и
станция опустела. В шуме и рёве сотни глоток никто не заметил, как
тихо съехала в сторону верхушка уцелевшей башни контроля периметра. Обнажившийся
многоствольный пулемёт авиационного образца повёл воронёным хоботом и
заговорил внятно и быстро. Через минуту над станцией слежения уже стояла
гробовая тишина. За рукоятями пулемёта стоял Фурад.
Управление имперской техники, адаптированное с учётом неуклонного снижения
профессионализма обслуги, было не сложнее пульта навозомешалки. Управление имперской техники, адаптированное с
учётом неуклонного снижения профессионализма обслуги, было не сложнее пульта навозомешалки. Но никто не задумывался над тем фактом,
что апатия цивилизованного общества давно дошла до опасных пределов. Никто
давно уже не желал ни учиться, ни работать. Некому было следить за
глобальными последствиями частных решений. Лишь старая белая кость
аристократии, находящаяся на грани маразма, ещё скрепляла фундамент
прогнившей пышной постройки. Эдиктор был её ярким
представителем. Его флот завис над планеткой,
ощупывая её лучами радаров. Никакого металла, никаких заводов, никаких
оружейных складов. Ни один локатор противовоздушной обороны не оставлял
отметки на экранах приборов. Лишь несколько жалких деревень на сотню-другую
дворов. Никакого противодействия. Но станция слежения в полосе вечерних
сумерек молчала. В оптике было видно, что на её территории есть разрушения,
но разрешение картинки не позволяло различать мелкие детали. Эдиктор медлил. Его терзали сомнения. Наконец, он решился,
махнул рукой, и флот, развернувшись в линию, открыл огонь из всех плазменных
стволов, перепахивая поверхность планеты до базальтового основания. Не трогали
только станцию и её окрестности, чтобы не поубивать своих.
Часа через два, после чашечки горячего кофе, эдиктор,
удовлетворившись экзекуцией, отдал приказ всем звездолётам идти на посадку,
приняв меры антирадиационой защиты. Машины бронеамфибийного десанта изготовились к вылазке. Сознание мутилось от перегрузки при торможении,
говорить и шевелиться было невозможно. Именно в этот момент, преодолевая
головную боль и зачатки склероза, эдиктор вспомнил,
зачем противнику может пригодиться станция слежения. На каждой станции есть
дубль его персонального пульта самоуничтожения систем и коммуникаций в случае
их заражения вражескими формами жизни. Если эти местные остолопы подберутся к
нему… Нет, это невозможно. Нет, это невозможно, подумал Фурад.
Его мира, его планеты, его народа больше не было. Он не был в этом уверен, но
догадывался. За стенами станции бушевал огненный шторм, какого ещё не бывало
с начала времён. Ножи ионного ветра вспороли тело планеты, направляемые
прецизионными электромагнитными прицелами. Грохот и сотрясение были такие,
словно раскалывался континент. Фурад, неподвижно
сидел в центре командного бункера станции. В его сердце не было больше ни страха, ни любви, ни
ненависти. Была только просвещённая апатия, ранее характерная лишь для имперских
чиновников. Он впервые в жизни понял всё. И жить больше не хотелось. Даже
если бы что-то вернуло из небытия его родных, его дереню,
и его любимый холм, он уже не мог бы просто радоваться жизни и любоваться
гармонией мира, потому, что никакой гармонии в мире не было. Он больше не был
сельским дурачком. Фурад стал человеком империи. В
нём проснулась ледяная несгибаемая воля рассуждать и действовать исходя не из
любви и желания, а из чистого стремления к законченности логической формы,
представленной к рассмотрению. А в текущей ситуации оставалась алогичная
незавершённость. Апатия прошла. Он начал внимательно присматриваться к
оборудованию бункера. В самом центре, судя по помпезности инопланетной отделки располагалось место командующего. Фурад повертел ручки на его пульте. Вокруг, вторя его движениям совершался танец автоматики, вспыхивали и гасли
экраны. Трещали и звенели зуммеры. Сложные машины посылали друг другу
сигналы. Всё это было занимательно, но внимание Фурада
привлекла красная рукоять под стеклом в потайном сейфе. Он не мог прочитать надпись на рукояти, но интуитивно
понял, зачем она здесь. Разбив стекло и рванув на себя рукоятку, он опрометью
бросился к выходу из бункера на поверхность. Обстрел кончился, хотя дышать
снаружи из-за дыма и вздыбленной земли было ещё очень трудно. Он даже не мог
предположить, что антенны опускающихся звездолётов приняли в эту секунду с
запасного слабенького передатчика станции железный автоматический приказ,
отменить который не могли бы даже высшие силы. Он действовал безоговорочно
для всех имперских машин, способных его принять. Пилоты в ужасе выжимали
штурвалы, но техника не слушала больше их команд. Прошло несколько секунд на
обработку сложной схемы самоподрыва, в течение
которых эдиктор ползком, на брюхе перемещался с
мостика ко входу в спасательную капсулу, не имевшую
подобных цепей управления. Настала последняя ночь могущества. 3. Настала
последняя ночь могущества. Во мраке от горизонта до горизонта лохмотьями обгорелого металла лежало всё, чем располагала империя
от тринадцатого галактического меридиана до Системы Кровавых Солнц. Крошево
точнейших приборов, создававшихся тысячелетиями, лежало вперемежку с
костяками лучших элитных войск. Рядом с воронкой на месте
бывшей станции слежения горел среди ночного холода костёр. У костра на
спасательном парашюте, неподвижно уставившись на огонь, сидели двое. Они
сильно различались обличьем и числом конечностей, но глаза у них были
совершенно одинаковые, пустые и стеклянные. Они молчали, поскольку говорить
было не о чем. Всё было понятно без слов. Предрассветные сумерки пробрезживали зеленоватый свет на лунный ландшафт
разрушенного мира. А утром сквозь оседающую завесу дыма упал первый луч
бело-голубого солнца. Москва 25 октября 2000 года Человек в форме.
Меч – герою. Москва.
1992. |